Учитель - Страница 69

Майские ночи холодные, но короткие, и на рассвете у Нечая стучат зубы. Озноб рождается где-то в животе и зыбью разбегается по всему затекшему телу. Пить… Все можно перетерпеть: холод, усталость, боль, но жажда нестерпима. Роса падает на землю с первыми лучами солнца, пропитывает рубаху, и Нечай тянется к рукаву, но ему мешает рогатка.

Рыжая сволочь… Почему из всех колодников рудника он выбрал именно Нечая? Почему все рыжие выбирают именно его? Что рыжему надо? Впрочем, Нечай отлично знает, что ему надо. Он хочет вместо зверя увидеть пса, покорно лижущего сапоги. Он хочет УСМИРИТЬ. Здесь все хотят Нечая усмирить, но рыжий очень молод, очень богат, и не привык терпеливо дожидаться исполнения желаний. Он хочет получить все и сразу, за один день. Он хочет что-то доказать монахам, которые посмеиваются над его рвением, над его наивностью, над его молодостью.

Пить… Неужели никто не сжалится над ним и не принесет воды? Вот скрипит ворот колодца, скоро колодники пойдут на рудник, а сейчас им дадут хлеба, и пить они смогут сколько угодно, сколько успеют… Нечаю вовсе не хочется хлеба – желудок давно завязался в тугой, ноющий узел. Он хочет только пить.

Никто не приносит Нечаю воды, колодников проводят мимо, и они смотрят на него, кто с усмешкой, кто с сочувствием.

Несмотря на яркое солнце, день стоит холодный, ветреный. Рыжий просыпается ближе к полудню – ему здесь позволено все, и даже немного больше. И, не успев умыться, бежит к Нечаю – как ребенок к любимой игрушке, брошенной до утра по настоянию няньки. Но вовремя спохватывается, замедляет шаг и заглядывает в трапезную. Завтракает рыжий недолго, выходит оттуда через минуту, с набитым ртом, куском рыбного пирога и кружкой кваса в руках.

Нечай смотрит на его жующую веснушчатую рожу, и она расплывается перед глазами. Рыжий что-то говорит, отхлебывая квас, а Нечай его не слышит. Ноги становятся мягкими, будто из них вынули кости, и кандалы впиваются в запястья грубыми, сильными челюстями. Рогатка колет шею, но тяжелая голова свешивается на грудь: Нечаю кажется, что его сейчас вырвет, и спазм из желудка бежит к горлу. Веснушчатое лицо превращается в рыжее пятно, которое со всех сторон окружает темнота, и темнота эта все гуще, все черней, все непроглядней…

Нечай открыл глаза. На самом деле хотелось пить. Интересно, долго он проспал?

Внизу, на столе горела свеча, и слышались тихие голоса.

– Давай не будем его будить, – говорил Мишата, – сами пойдем. Полночь скоро.

– А он не обидится? – спросил кузнец.

– Не знаю, – Мишата пожал плечами, – я сейчас вообще ничего про него не знаю, и не понимаю. А если и обидится – что с того? Поздно будет, мы уже уйдем.

– Тогда пошли… – кузнец сказал это не очень уверено.

– Только тише. Вдруг проснется?

Мишата и кузнец поднялись и начали одеваться. Куда это они?

– Ты топор взял? – спросил кузнец.

– Конечно. И нож. А ты?

– У меня тоже топор и нож. Хотел молот взять, но им тяжело, неудобно. Зато один раз вдаришь – кого хочешь свалит с катушек.

– Топор лучше. Не знаю, как тебе, а мне сподручней. Я думаю, вдвоем оборотня топорами забить можно.

Нечай приподнялся на локте:

– Вы куда это собрались?

Мишата присел от неожиданности, словно застуканный при краже варенья пацан, но быстро взял себя в руки.

– Да так, засиделись, вот, проводить Назара хотел…

Нечай спрыгнул в печки.

– А ну-ка раздевайся. Ты с ума сошел? Какой оборотень? Какие топоры? Трое егерей были с ружьями, шестеро конных! Ты соображаешь? Только крикнуть успели! Ты их не слышал, а я слышал! Быстро раздевайся, я сказал!

– Нечай, ты чего? – Мишата растерялся и отошел на шаг.

– Я тебя сильней, братишка, щас уложу на лавку и свяжу веревками! Ты не слышал, как они егеря жрали, а я слышал! Хочешь, чтоб тебя сожрали? – шипел Нечай ему в лицо, – Настрогал детей мал-мала меньше, теперь корми! Я бочки делать не умею и твоих детей кормить не буду! Как маленькие, честное слово! Гришка с Митяем просились, и вы туда же?

– Я ж говорил – обидится… – проворчал кузнец.

– И ты тоже помалкивай! На Стеньку младших бросишь? Два балбеса!

Нечай забрал у Мишаты топор. Он еще не решил, пойдет в лес или нет, а эти двое не дали ему как следует подумать.

– А ты? Тебя, значит, не сожрут? – брат попытался взять топор обратно.

– Они меня не едят. Мосластый больно, – хмыкнул Нечай, – и детей я не плодил.

В эту ночь мороз был гораздо сильней обычного, Нечай пожалел, что не надел шапки – он не успел дойти до леса, как ему продуло уши. Мороз и ветер. И ночь стояла совершенно безлунная, темная, хоть глаз коли. Он еще в поле успел дважды сбиться с тропинки, и с трудом нашел вход в лес. Понесла его нелегкая… Кого он там найдет? Кого поймает? Если бы Мишата с кузнецом не собирались искать оборотня вместо него, он бы ни за что с печки не слез. А тут стало прямо неловко…

Нечай прошел по лесу сотню шагов – там было еще темней, чем в поле – и понял, что сбился с тропы. Он покружился в ее поисках, натыкаясь на деревья, пролезая сквозь кусты, пока не догадался, что теперь не только потерял тропу, но и понятия не имеет, в какой стороне остался Рядок, а в какой – усадьба Тучи Ярославича. Он пошел наобум, убеждая себя в том, что беспокоиться не о чем, не настолько велик этот лес, чтоб в нем всерьез заблудиться.

Чтоб идти вперед, Нечай выставлял вперед руку, настолько непроглядной была темнота, и все равно время от времени натыкался на деревья. Каждый раз, когда его пальцы нащупывали холодный, шершавый ствол, он вздрагивал и отдергивал руку, ему казалось, что кто-то сейчас схватит ее и потащит его за собой, во мрак. Ничего похожего на тропу под ногами не появлялось – ноги то проваливались в ложбины, заполненные сухими, смерзшимися листьями, то спотыкались о разлапистые корни дубов. Кривые, низкие ветви кололи глаза и больно задевали замерзшие уши, и Нечай прикрыл лицо рукой с топором. С каждым шагом в нем все сильней росла тревога, если не сказать – паника. И за деревьями уже слышались шепоты, и над головой мерещились тихие взмахи огромных крыльев, и под ноги наползал невидимый в темноте туман…