Учитель - Страница 93

– Не очень. Просто не любим и все. Мы поэтому и к жилью не ходим. Вот когда мы тебя в первый раз увидели, от тебя чесноком пахло, мы поэтому и не подходили близко. Издали только тебя дразнили.

Нечай хотел спросить о том, боятся ли они распятия или крестного знамения, но закашлялся в полную силу, не успев даже прикрыть рот. Огонек свечи загудел, затрепыхался, лег на бок и погас… И тут же Нечай ощутил, как выпрямились и напряглись плечи мальчика у него под рукой… Его зрачки на самом деле излучали свет, а не отражали: для того, чтобы увидеть слабое их свечение, не нужно было заглядывать ему в глаза. Нечай услышал, как Ероша сглотнул слюну.

– Не бойся, – сказал мальчик дрожащим голосом, будто успокаивал самого себя, – ты не бойся… Дверь открой. Там же день еще. Скорей открой.

Нечай медленно, словно неохотно, поднялся, выпуская ребенка из объятий – ноги, оказывается, тоже застыли: суставы подгибались и болели. Полная темнота… Только странный свет из глаз ребенка… А что будет, если дверь не открывать? Шальная мысль мелькнула в голове, и любопытство пересилило страх.

– И что?.. – спросил Нечай пересохшим языком, – ты хочешь меня… сожрать?..

– Не надо. Открой… – взмолился Ероша, и в его голосе снова зазвенели слезы, – я же не хочу! Я… я меняюсь. Не надо. Мне так не нравится! Мы же хорошо сидели! Ну открой! Я боюсь! Я не хочу!

Нечай решил, что не стоит мучить мальчика, и попытался нащупать за спиной дверь. Но рука провалилась в пустоту – он думал, она совсем близко, но не дотянулся.

– Ну открой же! Открой! – Ероша закричал в полный голос, – ну не надо!

Нечай шагнул назад, зацепился за ножку стола, и едва не упал, повалившись на дверь спиной. Но она не открылась… Он толкнулся в нее плечом – дверь была заперта.

– Тут закрыто, – Нечай виновато пожал плечами.

– Я щас… – прошептал мальчик, – я щас сам…

Щелкнуло огниво, махонькие искорки соскочили с кремня, но огня не появилось.

– Я сам, я щас… – бормотал он, и щелкал по кремню, – ну что же оно! Ай!

Огниво упало на пол и шумно прокатилось по камню.

– Не смотри на меня! – закричал Ероша, – не смотри!

Свет глаз отдалился – мальчик забился в угол.

Нечай снова толкнул дверь – он нисколько не боялся умереть, это не страх был, а какое-то странное возбуждение, смешанное с жалостью и любопытством. И от этого любопытства он был противен сам себе. Дверь подгнила: влажно трещала и дрожала. Нечай ударил плечом еще сильней, отошел на шаг, чтоб ударить снова, но тут кто-то с силой толкнул ее с другой стороны – она открывалась вовнутрь.

Свет вылился в комнату, как молоко из опрокинутой кринки. На пороге стояли дети – бледные и перепуганные.

– А я-то… вот дурак… – Нечай опешил, сконфузился и посмотрел на Ерошу: тот сидел в углу, обхватив голову руками и уткнувшись ею в подтянутые к подбородку колени, – ты прости меня…

Ладони мальчика странно изгибались и напоминали скрюченные птичьи лапы. Нечай подошел к ребенку, присел возле него на корточки и погладил по голове – холодное прикосновение обожгло руку.

– Ты не веришь! Ты думаешь, я нарочно, – пробормотал тот, не отрывая уродливых рук от лица.

– Я верю, – Нечай поднял его на руки, посадил на скамейку и прижал подбородок к его волосам, – верю. Это же я во всем виноват…

Мальчик вцепился в его воротник и втянул в себя его запах, прижимаясь к овчине лицом. Нечай погладил его худенькую спинку, стараясь не думать о том, есть у Ероши клыки или они исчезают, как только появляется свет, и почувствовал, что сзади к его плечу ластится чья-то щека. И через минуту дети облепили его со всех сторон, ласкались, будто котята, подставляя головы под его ладони, клали щеки ему на колени, робко дотрагивались руками до его полушубка… Они не чувствовали холода, но скучали по теплу.

Он вышел из крепости, когда день повернул к вечеру: усталый, потрепанный, дрожащий от холода. Этот холод шел изнутри, словно из Нечая вытащили что-то, высосали, выжали, как постиранную рубаху, и положили внутрь холодный камень. На улице, напротив, потеплело, и снег летел вниз не мелкими льдинками, а большими махровыми хлопьями.

В Рядке побелели крыши, снег облепил ветки деревьев, лег на заборы меховой оторочкой, засыпал дорогу, рынок, заячьими шапками упал на луковки церкви. Нечай не стал заходить домой – побоялся, что поленится выйти – и сразу направился к дому повитухи. И хотя гробовщик произвел на него впечатление человека недалекого, но расспросить ему было больше некого.

Тот встретил Нечая как будто нехотя, но на самом деле обрадовано и возбужденно: люди сторонились гробовщика, побаивались, и нелюдимость его была сродни поведению Нечая в школе – если я вам не нужен, то вы мне и подавно не нужны. Но ведь на сход гробовщик пришел, и говорил с видимым удовольствием, и Мишате с Нечаем рассказывал про оборотней охотно.

– Ну? Что надо? – он усадил Нечая за стол напротив себя, – еще что-нибудь сход придумал?

– Нет пока.

– Говорю я им – не оборотень это, и не человек. Не верят, не слушают! – недовольно покачал головой гробовщик.

– Я спросить хочу… – осторожно начал Нечай.

– Ну, спроси, – кивнул тот и преисполнился собственной значимостью.

– Ты говорил, что все про нечисть знаешь.

– Знаю, – ответил гробовщик гордо.

– А слышал ты про мертвых детей, которые в лесу заблудились, или утонули, или… Ну, ты понимаешь? Они в белых рубахах ходят…

– Знаю. Я их видел однажды, давно. Мне их мой дед показал. Дети, которых не отпели и не похоронили по христианскому обычаю, навьями делаются. В общем-то, вреда от них особого нет, даже польза. Идешь иногда через поле, и видишь круг, где трава гуще и сочней – значит, там навьи ночью хоровод водили. Пчел к цветам они приваживают. Там, где они в реке купались, кувшинки на следующий день распускаются. От них и рожь лучше растет – колосья тяжелей становятся, где они резвились. Бегают по полям – по лесам, играют себе, смеются. Беленькие такие… Я видел, как они хоровод водили. Поют тоненько так.