Учитель - Страница 48

Свет чадящей лампы то зажигается, то гаснет. Нечай трясет головой: такого не бывает. Воздуха мало… Это в глазах темнеет. Он вскидывает кайло и снова бьет им несколько раз подряд: тошнота душит его, и плохо освещенная сырая стена покачивается перед глазами. Он замахивается снова, глотая соленую слюну, как вдруг кайло проваливается в пустоту, а стена падает ему навстречу, со всей силы бьет по лицу и сползает по щеке, царапая ее камушками. На смену паническому страху вмиг приходит черное, глухое равнодушие, похожее на смерть.

Он открывает глаза, видит сизые, рыхлые животы облаков, и думает, что мертв. Но неровная, неудобная и холодная глина под спиной, и щиплющий щеки мороз убеждает его в обратном. Да его подняли наверх! Нечай втягивает в себя воздух, и тот ударяет в голову, словно стакан «хлебного вина». В виски стучится нестерпимая боль, и кажется, что череп сейчас разорвется от натуги.

– Отдышался, что ли? – к нему подходит надзиратель, – поднимайся!

Нечай кусает губу, чтоб не разрыдаться, стискивает кулаки и лупит ими по замерзшей глине. Монах посмеивается и, плюнув, отходит в сторону.

– Сыночка, сыночка… – мама полотенцем вытерла ему пот со лба, и придержала руку, бьющую по кирпичам.

Нечай проснулся не сразу, и едва не уронил ее с табуретки, на которую она поднялась, чтоб дотянуться до его лица.

– Да что ж такое-то? Сыночек?

Нечай открыл глаза. Никакого неба над головой – дощатый, пропитанный сажей потолок. И мамина рука на запястье, маленькая и мягкая.

– Ой, мам… Ерунда какая-то приснилась. Душно что-то…

– Да это Полева на плиту чугунок опрокинула, мы уж дверь открывать не стали, вот горелым и воняет. Да уж выветрилось все.

Голова раскалывалась, словно он на самом деле только что выбрался из забоя. Не удивительно, двух дней не прошло, как Радей едва не вышиб ему мозги. Видно, ночные прогулки по лесу на пользу ему не пошли.

Нечай сполз с печки: и колено разболелось еще сильней. Меньше всего хотелось идти в лес, даже на двор выходить и то было лень. Он плеснул в лицо воды из бочки, в которой кто-то уже расколол плотную корку ночного льда, и посмотрел на свое отражение. Лучше бы он этого не делал: синяки, украшенные ссадинами, за два дня расцвели всеми цветами радуги, нос из красного стал фиолетовым, лицо перекосило на левую сторону, и опустился угол разбитой губы. Если в Рядке кого-то можно принять за оборотня, то лучше Нечая и придумать нельзя. Посмотришь и сразу все поймешь.

Едва он успел позавтракать и сел за отчет, оттягивая поход в лес, так сразу явился староста. Мама с Полевой засуетились, начали метать на стол остатки вчерашних пирогов, которые приберегли на вечер, раздували самовар, но староста махнул на них рукой.

– Я ненадолго. Поговорю и уйду, некогда рассиживаться.

Мишата отложил работу и тоже сел к столу, рядом Нечаем.

– Мужики ко мне утром приходили, – начал староста без предисловий, – сход требуют. Говорят, что Нечай Бондарев – оборотень.

Мама застыла с кружкой киселя в руке, но сунуться в разговор не посмела.

– Неправда это! – тут же ответил Мишата, а Нечай усмехнулся.

– Да я знаю, что неправда, – староста махнул рукой, – и Туче Ярославичу это не по вкусу придется. Они ж как дети малые. Покажите им виноватого, а разбираться они не станут. Вот и скажите, что мне делать?

– Да пусть сход собирают, – Нечай пожал плечами.

Мишата посмотрел на него, как на дурака.

– Ты чего, братишка? Какой сход? Да тебя убьют на этом сходе! Вдова Микулы с детишками придет, слезу пустит и все, пиши пропало!

– Да ладно, что ж они, совсем без ума, что ли? – Нечай поморщился.

– Я думаю, надо на сход Тучу Ярославича позвать, – староста хитро прищурился, – да гостей его, да дворовых. Чтоб безобразия не было.

Меньше всего Нечай хотел прятаться за спиной Тучи Ярославича. Он уже собирался рассказать об увиденном ночью на кладбище, но вовремя одумался: тогда придется объяснять, что он делал ночью в лесу, а выдавать Грушу не стоило. Если его сделали оборотнем, то и ее, чего доброго, объявят ведьмой. Глухонемая девочка и оправдаться не сможет. А если не выдавать Грушу, так и брат, не то что староста, поверит в его кровожадность.

Мишата посмотрел на Нечая с укоризной – припомнил его отказ от службы – и ничего не сказал.

– Завтра охота на оборотня будет, большая, – продолжил староста, – Туча Ярославич логово его обнаружил, на болоте. Всех в загонщики зовет. Ты, Нечай, не ходи лучше, сиди дома. Я к тебе дочку с мужем подошлю, чтоб, значит, они подтвердили на сходе, что ты дома сидел. А послезавтра видно будет. Может, и сход не понадобится. В общем, посмотрим. А ты, Мишата, наоборот, в загонщики иди. Чтоб не говорили, будто оборотень твой брат, и ты на него охотиться не захотел.

На том и порешили. Староста с удовольствием посмотрел на два десятка листов, исписанных Нечаем, подивился, что половина отчета уже готова, изрисованную же детьми бумагу Нечай убрал подальше.

– Где ж это видано, чтоб оборотни писать умели, а? – крякнул он, – да еще красиво так!

Ушел он вполне довольный собой и Нечаем. Нечай же подумал, что до темна остается не так много времени, и в лес надо идти или сейчас, или не ходить вообще. А если завтра еще и охота будет, то чернила он сварит не раньше следующей недели.

– Ты куда собрался? – спросил Мишата, когда Нечай оделся и закинул за спину короб, с которым ходили по грибы.

– Да надо в лес сходить, коры набрать для чернил, корешков накопать ольховых.

– А ты дойдешь до леса-то? – успокоенная старостой мама подошла и посмотрела на его лицо, – Что-то ты сегодня хромаешь сильней, чем вчера.