Учитель - Страница 13

Красивая была девка – высокая, чернобровая. От ее тела шло тепло, его не могла скрыть даже легкая шубка из куньего меха – одевал ее Радей хорошо.

– Слушай, Нечай… – она пригнулась к самому его уху, – говорят, ты нечистой силы не боишься. Правда это?

– Кто тебе сказал? – усмехнулся Нечай.

– Но ведь не боишься?

Он вздохнул.

– Понимаешь, у нас такое случилось… Знаешь ты брошенную баню на Речном конце?

– Ну?

– Мы там гадаем по ночам. В бане гадать – самое верное. Она большая, мы по десять человек туда ходим. По двое-то страшно. Ты только не рассказывай никому, а то отец узнает – не пустит меня больше.

Нечай вздохнул.

– Там ровно в полночь кто-то к нам под окно стал приходить. Придет, постучит, постоит немного – а потом ходит вокруг…

– Это Афонька! – кивнул Нечай, усмехаясь.

– Нет! – фыркнула Дарена и отстранилась, – как же, Афонька! Он ночью из дома носа не кажет – оборотня боится. Мы думали, это оборотень… Или еще какая нечисть. Знаешь, он еще постучать не успеет, а в бане уже холодно делается – пар изо рта идет. А страшно как! Жуть!

– Ну и что ты хочешь от меня?

– Ты нечистой силы не боишься, может, спрячешься сегодня с нами вместе, а как он постучит – выйдешь и посмотришь, кто это, а?

Нечай вздохнул с облегчением и почесал в затылке. Он ведь решил, что Дарена хочет ему предложить совсем другое, судя по ее вздохам. Конечно, посмотреть, кто пугает девок по ночам, было интересно, да и забавно – ведь такая скука вокруг. А поймать Афоньку за руку представлялось еще более потешным. Не хотелось только вязаться с девками – кто их знает, особенно Дарену. Но если их будет с десяток – ничего.

– Ну, если натопите потеплей – приду, – он пожал плечами.

– Натопим! – взвизгнула Дарена и кинулась ему на шею, – Нечаюшка, натопим!

Он похлопал ее по плечу и освободился от объятий. Не хватало еще, чтоб по Рядку пошли слухи, что он обнимается с Дареной посреди рынка.

Мама до слез обрадовалась платку. Мишата глянул на Нечая исподлобья и ничего не сказал – обиделся. Зато Полева тут же рассказала, что три рубля Нечай получил за богохульные речи. И весь рынок сегодня об этом с самого утра говорил. Мама пропустила ее слова мимо ушей, но Мишата скроил еще более презрительную мину.

Племянники грызли леденцы и смотрели на Нечая одобрительно – если сласти дают за богохульные речи, то ничего предосудительного в произнесении богохульных речей быть не может. Мишату это раздражало, но он смолчал, не желая с Нечаем разговаривать. Полева же немедленно отреагировала на бусы, которые Нечай собрался повесить на шею Груше.

– Нечего соплюхе такие вещи на себя одевать! Отберут на улице! Пусть дома лежит, в сундуке. Подрастет – будет носить.

Нечай старался не спорить с Полевой – себе дороже, но тут не удержался, глядя на счастливое Грушино лицо:

– Отберут – снова куплю.

– Да на что ты купишь-то? Голодранец!

– Наскребу, – хмыкнул Нечай.

– Детей мне распускаешь, то леденцы, то подарки! Будут думать, что каждый день так жить можно!

Нечай только вздохнул, но за него тут же вступилась мама:

– Молчала бы! Он гостинцев твоим детям принес, нет чтобы спасибо сказать!

– Он моих детей четыре месяца объедал, может и поделиться немного!

Нечай, ни слова не говоря, залез на печь и вытянулся, прижимаясь к остывающим кирпичам.

Он едва не проспал полночь, задремав после раннего ужина. Дома ложились рано, чтоб не жечь лишнего света. Мама рассказывала внукам сказки, и у Нечая сами собой закрывались глаза от ее монотонного, тихого голоса. Он не любил спать, он любил просыпаться.

Ему снился холод. Ледяная вода, поднимающаяся до колен, в кромешной темноте, из которой масляные светильники выхватывают только круглые пятна. Ему страшно – он чувствует, как дрожит земля, колыхая воду. И эта дрожь исходит не от ударов кирок «коренных», она рождается в горе. Он торопиться забрать положенную ношу, хотя торопиться нельзя – это неписаный закон. Если есть возможность стоять, надо стоять. Все стоят. Если кто-то один начнет двигаться быстрей остальных, надзиратели все поймут. В гору они не лазают, здесь можно отдохнуть. Но отдыхать в ледяной воде совсем не хочется, и дрожь горы заставляет торопиться. Он ползет вверх по низкому лазу и волочит за собой тяжелый короб с рудой. Мимо него вниз спускается его напарник.

– Не ходи туда, – говорит Нечай, – погоди немного.

– Да ну, ненавижу этот лаз. Того и гляди придавит. Я лучше внизу отдохну.

– Погоди, – Нечай хватает его за руку.

Дрожь горы перерастает в гул, и его напарник все понимает. Они карабкаются наверх, обгоняя и отталкивая друг друга, Нечай бросает короб, срывает ногти, цепляясь за камни, сдирает локти и колени. Гул становится оглушительным треском, который катится им вдогонку. Гора выплевывает спертый воздух шахты, пропитанный грязной водой и масляным чадом. Низкий каменный свод над головой рушится, Нечай поворачивается лицом к потолку, выставляя вверх руки, но камни сминают его кости многопудовой тяжестью.

Нечай проснулся и не сразу сообразил, почему на выставленные вверх руки ничего не давит и не падает. Он тысячу раз не успевал выбраться из каменного лаза, тысячу раз чувствовал тяжесть камней на груди, и всего один раз успел спастись – наяву. Его напарнику придавило ноги, и он умер через несколько часов после того, как над ним разобрали завал.

Нечай отдышался и подождал, пока сердце перестанет бить по ребрам. Горячая печь, мягкая овчина. Храп Мишаты, сопение племянников. Как хорошо.

Он не сразу вспомнил о том, что обещал Дарене прийти в брошенную баню, и не знал, наступила полночь или нет. С одной стороны, ходить туда было совершенно незачем, но и не пойти как-то неловко. Зачем тогда обещал? Нечай потихоньку слез с печи, надеясь ничего больше не уронить, надел сапоги на босу ногу, нащупал полушубок и выскользнул за дверь.